ВозвращениеЭто был 1944 год.Наверное, лето, так как лес и трава были зелеными. Поскольку мост был разбит, нашу семью высадили на ст. Георгиевская Волховского района. Поселили в полуразбитой казарме. Поезда на этой станции не останавливались, кроме 4-х вагонного паровичка, доставлявших рабочих на Волховскую ГЭС, железнодорожный узел Волхов-1, и рабочих, которые восстанавливали железнодорожный мост. Судьба сложилась так, что мне часто приходилось ездить на этом паровичке. Мать устроилась на работу котельщицей на Волховский алюминивый завод (ВАЗ). Барак, в котором нас поселили, находился рядом с железнодорожным полотном. В бараке не было ни воды, ни света, ни отопления. Поезда дальнего следования на полустанке не останавливались и мчались с огромной скоростью. На короткое время останавливались только 4х вагонные паровички, подбирая рабочих, едущих в Волхов-2 на алюминиевый завод и электростанцию или в Волхов-1 в железнодорожное депо. Когда мать уезжала на работу и мы оставались одни, я часто по насыпи подползала к железной дороге в надежде, что кто-нибудь выбросит в окно еду. Пройдя вдоль насыпи, находила огрызки яблок, репы. Однажды подползла очень близко к полотну и сильным ветром меня отбросила с насыпи. Наверное, зиму 44-45 мы еще жили в этом бараке т.к. помню, мать ушла в ближайшую деревню обменять какие-то шмотки на любую еду. Приехала на попутных санях и привезла сумку с мороженой свеклой. Мы все были рады, что мать так удачно сходила в деревню. А вареная свекла была сладкой, воду из под свеклы мы пили как чай. Жизнь была не менее трудная, чем во время войны. Не было только обстрелов и бомбежек. Привезенные продукты быстро кончились. По вагонам ходили одноногие с гармошкой. Помню песню, которую пел один из них Эх, озера, широки озера Мне вовек вас не забыть. Другой ходил с морской свинкой, которая вытаскивала из коробочки листочек "с будущим счастьем". Здесь существовала конкуренция за кусок хлеба. Я тоже пела песни по вагонам паровичка. Помню до сих пор тексты этих песен. Этот случай совсем был недавно, Ленинградскою жаркой порой. Инженер Ленинградского фронта Пишет письма жене молодой Дорогая жена, я калека, У меня нету правой ноги, Нет и рук, они честно служили Для защиты родной стороны. От жены я письмо получаю С ней я прожил всего восемь лет Она только в письме написала, Что не нужен калека ты мне. Сверху вижу улыбку родную, Снизу вижу я почерк родной. Это почерк родимой дочурки, И зовет она папу домой. Милый папа, не слушайся маму, Приезжай поскорее домой. Ты приедешь и буду я рада, Что мой папа вернулся домой. Я катать тебя буду в коляске, В поле буду цветы собирать. В жаркий день, когда ты испотеешь, Буду нежно платочком махать. Вот и поезд к вокзалу подходит, Инженер из вагона идет, Дочка папу глазами обводит, Она сразу его узнает. Милый папочка, что же такое, Руки-ноги остались целы, Орден красное знамя сияет, Расположен на правой груди. Подожди, дочка, скоро узнаешь, Видишь мама не вышла встречать, Она стала совсем нам чужая, Мы не будем о ней вспоминать. Дочка с папой за руки берутся, И садятся в плацкартный вагон, До свиданья, московские стройки И московский вокзальный перрон. Мне не было еще семи лет, маленькая девочка, голос звонкий, песни жалостливые, а люди добрые. Отдавали последнее, хотя у самих ничего не было. Звонкий голос, хорошенькая мордашка очень действовали на людей, которые сами немало пережили. Пела еще много песен. Конечно, это было далеко от настоящего пения. Но народу это нравилось. Переходя из вагона в вагон видела такую картину: в тамбуре, на ступеньках (вагоны не закрывались) сидели рабочие и с упоением, все как один пели песню "Прощай, любимый город". К зиме 1944, учитывая что в этой казарме мы не выживем, нам предложили переехать в барак на окраине Волхова. В комнате проживали четыре семьи: вдовы с детьми. Бедность была одинакова у всех. Голодные, оборванные дети. Матери, работающие на тяжелых работах. Между собой были дружные, никаких скандалов не было, несмотря на тесноту и бедноту. БольницаВ центре Волхова-2 находилась городская больница. В большинстве своем там лечились раненые, а потом стали принимать гражданских лиц. Во дворе больницы стояли два железных ящика-контейнера. Это была помойка. Пищевых отходов там не было, но иногда попадались морковные хвостики. Их можно было откусить. Попадались картофельные очистки. Картофель чистили очень экономно, но отмыв грязь, можно было печь эти очистки на плите. Когда очистков оказывалось много, мать брала у соседей мясорубку и делала некий фарш для котлет. То, что эти отходы валялись на помойке вместе с бинтами, ватой ничуть не пугало и не останавливало. Животы ни у кого не болели, заразой не заражались.Но однажды мы со старшим братом все-таки попали в эту больницу, наевшись в лесу каких-то зеленых дудок или пестиков. Попали мы с тяжелой формой дизентерии. Ни процедур, ни боли не запомнила. В памяти осталось только то, что в больнице давали кашу, чай и белое белье. Больные жалели нас с братом и приносили в палату корочки хлеба, картофелины. Домой выписываться не хотелось, мы ревели и просили оставить, притворялись, что у нас болят животы и не проходит кровавый понос. Но врачам была понятна причина. Наказали не есть незнакомую и немытую зелень, даже если она растет в лесу. БаняВ те годы была еще одна большая беда. Не было мыла. По карточкам давали какую-то черную вонючую жидкость с едким скипидарным запахом. С этой жидкостью ходили в баню, сторожа по очереди, чтобы не украли. Белье стирали в Волхове, перетирая песком. И все-таки почти все страдали вшивостью. Частым занятием женщин являлось выискивание вшей и гнид друг у друга. Так и говорили при встрече:"Заходи вечером, поищемся!" При этом вели разговоры, напевали песни или частушки. Если у кого дела обстояли плохо, добавляли без карточек этого жидкого мыла, а иногда остигали наголо.Попав в баню, каждая семья старалась омсвободится от грази хотя бы с помощью горячей воды и веников, из крапивы (хотя ее чаще использовали в еду), из дуба, сосны, можжевельника - то что позадиристей. Мы, дети, и любили баню и боялись, так как приходили домой исхлестанные, с волдырями на спине и с красными рожами(по другому и не сказать). Баня была одна, небольшая, и все дни распределены по какому-то принципу, а потому надо было попасть именно в свой день. Бывало, что в тот день отсутствовала горячая вода. Мылись холодной. В 1944г в бане мылись вместе мужчины и женщины. Никто никого не стеснялся. Женщины были худы, с обвисшими грудями, а мужчины в основном калеки. Женщины наливали им воду в шайке и по просьбе натирали спины, а возле шкафчиков помогали одется. Спустя несколько лет после войны, когда отменили карточки, появилось мыло(в основном хозяйственное), женщины и мужчины вспоминали совместную баню и говорили: "Вот бы сейчас вместе помыться, а Дуся бы мне спинку потерла, ну и я бы кое что потер..." Еще песня Как на кладбище Митрофаньевском Отец дочку зарезал свою. Только граждане, не мешайте мне, Я сейчас эту песню спою. Отец дочь любил после матери Но недолго продолжилось так Он нашел себе жену новую Надя, Надя, вот новая мать. Но чужая мать ненавидела Семилетнюю дочку сперва И ничем ее не обидела Только мужу задачу дала Ты убей ее иль в приют отдай Только делай ты все поскорей А не сделаешь, я уйду от тебя И одна буду жить веселей. Детдом
Несмотря на все трудности, государство проявляло большую заботу о детях. Моей матери было предложено на
время отдать детей в детский дом. Отдали меня.С сыном Борей она не хотела разлучаться. Борю она очень любила и подружкам часто говорила:" За сына душу отдам, а Галина недо..." Детский дом находился в Волховском районе. Могу ошибиться, но, кажется это была станция Лунгачи. В послевоенных детдомах почти ничего не было. Кукол мы шили сами, мальчики тоже что-то мастерили. Но что очень запомнилось - это дух доброты необыкновенной, ласка, душевная теплота. Мы жили в доме недалеко от станции. Место было очень красивое, кругом лес. Нам категорически запрещали отлучаться от дома и ходить в лес, так как еще долгое время там подрывались на минах. Сами же воспитатели ходили в лес за грибами и ягодами, что бы хоть что-то добыть к скудной еде. Однажды принесли из леса ягоды черемухи. Повариха испекла огромный пирог с этими ягодами. Они хрустели на зубах, а пирог казался необыкновенно вкусным. Больше мне никогда не приходилось есть такой пирог. Как я уже сказала, воспитатели были очень добры с нами. Приходя в спальню, рассказывали нам сказки, пели песенки, гладили нас по головкам. Говорили, что скоро все будем жить хорошо. У нас будет одежда, еда, игрушки. Найдутся родители, у кого они потерялись. Что мы будем учиться, и все будет хорошо, так как о нас думает и заботится Сталин. Между собой дети были дружны, никаких драк, краж и хулиганств не было. Воспитатели учили нас петь, танцевать (была всего одна пластинка), читать стихи. Мы делали это с удовольствием. Иногда устраивали концерты, на которые приглашали деревенских жителей. Те, в свою очередь, немного помогали нам. Приносили кто, что мог: картошку, квашеную капусту, молоко, варенье. Наступил май 1945, а с ним и победа. Как мы ее отмечали в детском доме - не помню. Помню только, что крутили эту единственную пластинку, пели, плакали, обнимались. Мы понимали, что наши победили, что наверное, вернется мой отец. Что наступит новая счастливая жизнь. До сентября нас держали в детском доме. Потом детей, имевших хоть одного родителя, отправляли домой, совсем осиротевших отправляли в другие детские дома. |
Дальше
